Источник: "Мой район" Петербург, № 20, 9-15 июня 2017 г.

Он — искрометная личность с аристократическим характером, пленивший сердца миллионов поклонников балета по всему миру. 11-летним юнцом шокировал своим талантом преподавателей Тбилисского хореографического училища. Освоив азы балетного искусства, он продолжил совершенствовать свои навыки в Московском академическом хореографическом училище, после окончания которого его ждала блестящая карьера в Большом театре. Став самым известным танцовщиком страны, ныне он сменил сцену на кабинет ректора Академии русского балета имени Вагановой, своим примером воспитывая будущих звезд балета. Наедине со всеми — народный артист России, артист балета и педагог Николай Цискаридзе о жизненных примерах, успехах, радости танца и о том, что значит быть собой.

Источник: ТВ "Первый канал", 27 апреля 2017 г.

В Санкт-Петербурге Леонид Закошанский провел несколько дней в компании Николая Цискаридзе. Гуляя по городу, известный артист балета рассказал о своем детстве: сложных отношениях с матерью, переезде из Грузии в Москву, начале творческого пути. Николай показал дом, в котором вырос, и вспомнил все трудности, которые он преодолел, чтобы стать ректором Академии Русского балета им. А. Я. Вагановой.

Источник: НТВ, 29 января 2017 г.

— Николай, что вы считаете своим главным достижением за время работы на посту ректора Академии русского балета?

— Сложно сказать… Не могу похвастаться чем-то конкретным. Я просто служу профессии, честно работаю. Сложности есть, как и везде, но мой опыт артиста и педагога, а также юридическое образование (в 2014 году Цискаридзе окончил магистратуру Московской государственной юридической академии. — «ВМ») помогают решать многие задачи.

— Вашу работу по достоинству оценили: подарили уникальную скульптуру «Цискаридзе в роли Зигфрида»…

— Да. Подарок мне сделал Императорский фарфоровый завод. Если честно, это не стало для меня сюрпризом: автор скульптуры не решался браться за работу без моего ведома. Надо сказать, Зигфрида я танцевал совсем недолго. Но это был последний спектакль на исторической сцене Большого театра (до реконструкции Большого театра. — «ВМ»). Вообще в последнее время мне стали часто дарить фарфор, поэтому дома я даже повесил полку для таких подарков. Так вот и начал коллекционировать фарфор.
— В стенах академии прошла презентация книги, посвященной вашему театральному учителю Марине Семеновой. Почему вы решили издать книгу о знаменитой балерине?

— За огромную карьеру Марины Семеновой (она 80 лет проработала в Большом театре, из них 22 танцевала, а остальные — преподавала) о ней была написана всего лишь одна книга. Да и журналистам она не давала интервью. Мне показалось это несправедливым.

Марина Тимофеевна для меня была очень близким, очень дорогим человеком, она во многом заменила мне семью. Моих родных не стало очень рано, и я остался один. Так что это она воспитала меня в театре. И именно Марина Тимофеевна посоветовала мне заняться преподаванием сразу после получения диплома, чтобы он не был просто бумажкой, а стал гарантией того, что я знаю эту профессию досконально. Марина Тимофеевна говорила, что в будущем я должен буду возглавить балетную школу, чтобы поддержать ее высокий уровень. Но тогда я не прислушивался, я был убежден, что моя жизнь — это театр. Но в один прекрасный момент, когда уже закончил танцевать, подумал: наверное, в ее словах есть доля истины, нужно начинать новую страницу в жизни.

— Сложно было начинать?

— Резкого перехода в новый статус не было. Я ведь начал преподавать, когда мне было 20 лет. И в течение 13 лет в Большом театре вел класс. Был опыт и в постановке спектаклей. В Большом театре до сих пор идет моя постановка балета «Шопениана», а в Детском музыкальном театре имени Наталии Сац — «Щелкунчик». Поэтому к новой жизни я был готов. И могу совершенно точно сказать, что ностальгии по прежней профессии у меня нет. Балет — искусство молодых. Я об этом говорил всегда.

— Чему вы прежде всего учите своих воспитанников?

— Дисциплине. Это основополагающее в нашей профессии. Если с детства ребенка не приучить к тому, что он всю жизнь должен быть учеником, развиваться, мыслить, то ничего из него не получится. В училище педагоги оберегают своих учащихся, а когда артист поступает в театр — этому приходит конец. Там каждый сам за себя. И уж поверьте, это очень-очень сложно. Мой педагог Петр Антонович Пестов приучил нас к дисциплине и я, когда пришел в Большой театр, мог сразу же понять, кто еще у него учился. Все артисты, даже народные и заслуженные, приходили заниматься в класс как ученики. Иначе нельзя.
— А вы строгий педагог?

— В балете других быть не может. У нестрогих педагогов никогда ничего не получится. Потому как сама профессия диктует законы. В балете успехи достигаются только путем тяжелейших нагрузок. Поэтому требовательность и придирчивость — это основное в нашем деле. Если педагог слишком строг к своему ученику, то это говорит о том, что он к нему хорошо относится. В противном случае это верный признак того, что педагог поставил крест на своем воспитаннике. Это нужно понимать.

— Во многом от вас зависит будущее русского балета. А как вы оцениваете сегодняшнее состояние балете в России?

— Балет всегда был национальным искусством. И я думаю, что так будет всегда. Другое дело, что в каждом поколении есть свои гении, есть просто артисты. Судя по тому, что у нас очень оживленная балетная жизнь, значит, все хорошо. Сегодня моя задача — воспитать следующее поколение талантливых людей.

— Какой город вы считаете домом — Москву или Петербург?

— Мой дом — Москва. Хотя я родился в Тбилиси, но большую часть своей жизни провел в столице. В основном здесь живут мои друзья. Что касается Петербурга, то я всем говорю, что я его обожаю, но я его не вижу, так как с утра до вечера нахожусь в академии и возвращаюсь в свою питерскую квартиру только для того, чтобы спать.

Текст: Ольга Соколова
Источник: «Вечерняя Москва», 16 ноября 2016 г.

У Николая Цискаридзе приятная дата. Три года назад экс-премьер Большого театра возглавил Академию русского балета имени А.Я. Вагановой (АРБ). С ректором прославленного учебного заведения встретилась обозреватель «Известий».

— Три года для масштабных преобразований — небольшой срок. Что из задуманного удалось сделать, а что отложено на будущее?

— Ничего не отложено. Что-то получается по ходу, что-то нет. Я просто работаю. Считаю, что главное свидетельство успеха или, наоборот, неуспеха — это спектакли в конце учебного года, когда мы предъявляем свою работу в Мариинском театре. В последние два года мы привозим эти выпускные спектакли в Москву. Приглашаю вас, посмотрите и составьте собственное мнение.

— С удовольствием. Коллеги поздравили вас с годовщиной руководства?

— Педагоги и сотрудники Академии русского балета подарили мне книгу, которую сделали сами. Это нечто вроде летописи — начинается она с того дня, когда меня объявили ректором. Том получился увесистым, с множеством фотографий. Всего 288 страниц. Очень приятный подарок. Но и в этот немалый объем все события моего ректорства не уместились, настолько их оказалось много (смеется).

— Вы выступили инициатором конкурса балетных педагогов, и на Петербургском культурном форуме впервые будет вручен приз победителям. Но ведь лучшая награда учителю — успех его ученика. Есть ли необходимость в этом соревновании?

— К сожалению, в нашей профессии присутствует одна специфическая вещь: педагоги, которые учат младшие и средние классы, очень много работают, но в конкурсах обычно участвуют ученики старших классов. То есть вся слава достается тем, кто работает с детьми в финальной стадии обучения, а это не совсем правильно. 

Очень многое в карьере артиста зависит от того, как его учили в самом начале, поэтому считаю правильным награждать педагогов и младшего, и среднего звена. Кроме того, многие хорошие педагоги не были премьерами или солистами. Им не давали званий и наград. В лучшем случае у них есть грамота за то, что они честно отслужили стране 25–30 лет.

Приходят проверяющие и говорят: «Почему нет остепененных, почему нет званий?» Начинаешь объяснять, что вот этот человек был солистом, скажем, в Воронеже или в Саратове, ему дали заслуженного артиста. А этот служил в Мариинском театре, что было в миллион раз престижнее, но танцевал «двойки», «четверки», а за это звания в те годы не давали.

Мы сегодня, к сожалению или к счастью, следуем общемировым образовательным стандартам: на все достижения должна быть соответствующая бумага. Вот ее и можно вручать за победу в педагогическом конкурсе. Я обратился с этой просьбой в Министерство культуры и получил полную поддержку. 

— Вы ведете класс в академии. Ректору подобная нагрузка необязательна. Это веление сердца, как я понимаю?

— Напротив, это усложнило мою жизнь очень сильно. Так сложились обстоятельства, что один из педагогов попросил у меня годовой отпуск. И чтобы не брать лишнего человека — ведь лишних ставок у нас нет, — мне пришлось взять его класс. Так что каждый день я веду урок, в том числе и по субботам, а они раньше — если не было спектаклей с участием детей в Мариинском театре — у меня были выходные.

— Но ведь это только на год? Или собираетесь продолжить педагогическую деятельность?

— Меня очень к этому тянет. Другое дело, что я по своей природе человек очень обязательный и когда мне приходится отлучаться в командировки или на совещания, очень переживаю: понимаю, что не дорабатываю так, как должен, несмотря на то что я в этот момент работаю ректором.

— Давайте на время оставим школьную тему и поговорим о цензуре — в связи с дискуссией, которая развернулась после выступления Константина Райкина. Балет — не кино, не драматический театр. Но, например, балеты Шостаковича в свое время тоже запрещали.

— Я понимаю, о чем вы говорите. Единственное, чего никогда не смогу понять, — что называют цензурой в данной ситуации. Если работодатель интересуется, как и куда потрачены средства, это правильно. Но я не уверен, что правильно заниматься эпатажем в серьезных театрах.

У меня крестный сын учится в ЦМШ. С искусством балета я его познакомил давно, водил на многие спектакли. Но почти ни на одну оперу в Москве, особенно в крупные театры, я его отвести не могу. Стиль исполнения музыки, сюжет, эпоха, актерское мастерство — эти важные для понимания оперы вещи порой просто отсутствуют. И почему, когда работодатель задает вопрос: «А нельзя ли сделать нормальную постановку?», это вызывает такой ажиотаж? Не понимаю.

— То есть тезис «кто платит, тот и заказывает музыку» и, соответственно, имеет право контролировать творческий процесс, обоснован?

— А как же? Мне интересно, в какой стране это иначе? Пусть кто-нибудь попробует не выполнить требования продюсеров или государственных структур, если они являются заказчиками. И тому есть миллион примеров.

Константин Аркадьевич Райкин — мой любимый артист. Я обожаю этого человека, на спектакли к нему иду с большим трепетом, потому что знаю: даже если он выйдет читать поваренную книгу, это будет высокохудожественно. Но в данном случае я просто не понимаю сути дискуссии.

Он высказал свое опасение. А уровень поднятой волны просто удивляет. Есть хорошие спектакли, а есть слабые. И если высказываются соображения, что хорошо бы подправить слабый спектакль, сразу начинаются рассуждения про цензуру. Мало того, если режиссер не знает, как привлечь к себе внимание, он совершает какую-либо провокацию, и тоже поднимается волна. К сожалению, многие люди этим пользуются и делают себе карьеру: стать халифом хотя бы на час…

Я не ретроград. Мне просто очень хочется увидеть разницу между романтическим спектаклем и спектаклем эпохи классицизма. Чтобы было понятно: это — комедия Мольера, это — комедия Шекспира, а вот это — комедия Островского. И они играются разными красками, этим и отличается русский театр.

— В выступлении Райкина речь шла и о том, что право запрещать художественные произведения берут на себя общественные организации и люди, не имеющие отношения к искусству.

— С негативным отношением к этому явлению согласен. Меня оторопь берет, когда я слушаю доводы некоторых личностей относительно каких-то религиозных и нравственных вещей. Так абсолютно любое классическое произведение, будь то «Преступление и наказание», «Анна Каренина» или «Война и мир», можно запретить, признав их безнравственными. С другой стороны, эти мнения излагают люди, которые вовсю пиарятся за счет запретов. Зачем вообще обращать на них внимание?

Приведу смешной и одновременно грустный пример. В 1990 году я в составе Московского хореографического училища был на гастролях в США по приглашению президента Джеральда Форда. И во время общения с нашими американскими сверстниками пошутил фразой Карлсона из книги Астрид Линдгрен, но мою шутку никто не понял. Когда закончилась встреча, переводчица объяснила, что эта книга не рекомендована к чтению в США — как дурная агитация за общение взрослого мужчины с ребенком. Я бы не хотел дожить до такого абсурда в нашей стране.

— Не могу не спросить о вашей собственной артистической карьере…

— Я свою артистическую карьеру закончил 5 июня 2013 года, когда станцевал последнего графа Альберта в балете «Жизель». Я сам сказал, что всё!

— С графом Альбертом вы закончили, но я помню вашу замечательную вдову Симон в «Тщетной предосторожности» Михайловского театра. Будет ли продолжение в этом амплуа?

— Вдова Симон — для меня радость. Я очень благодарен Владимиру Кехману, который меня пригласил. Таким образом я сам себе напоминаю, что по основной своей деятельности я артист. Делаю это для себя прежде всего, тем более что танцую этот спектакль со своей любимой ученицей Анжелиной Воронцовой. И когда репетирую и выступаю, отвлекаюсь от того, что меня окружает каждый день.

Что касается продолжения, то у меня, к сожалению, совсем нет времени, особенно в этом году: я очень привязан к расписанию детей. Но я уверен, что еще много интересных ролей впереди.

— Вы уже окончательно стали петербуржцем?

— Смотрите, какая интересная вещь: по рождению я тбилисец и очень этим горжусь. Мой дом в Москве, на Фрунзенской набережной, и я не собираюсь менять его местоположение... Ну а служу я в Петербурге и с большим удовольствием это делаю. Сегодня мой мир — академия, замок «Спящей красавицы» на берегу «Лебединого озера».

Текст: Светлана Наборщикова
Источник: «Известия», 15 ноября 2016 г.

В этом году вы возобновляете Vaganova-PRIX после десятилетнего перерыва. Призёры этого конкурса становились звездами русского балета. Что сподвигло вас на возобновление этого конкурса? Что особенного в этом конкурсе по сравнению с другими - как в России, так и за рубежом?

Решение о восстановлении конкурса Vaganova-PRIX принимало Министерство культуры России.

Особенность нашего конкурса, во-первых, в том, что надо сделать урок (для женщин это урок Вагановой, для мужчин – урок с элементами класса Пономарёва), – это, пожалуй, самое главное и самое сложное для всех, кто принимает участие в конкурсе. Эти классы, существуют с середины ХХ века, в них достаточно сложное сочетание движений, которое не очень просто выполнить.

Я уже дважды был на конкурсе в Лозанне, где также делают класс, и высказывал свои пожелания устроителям, чей конкурс мне очень нравится. Но там всё очень сильно зависит от педагога, который даёт класс, от грамотности того, кто показывает. К сожалению, всё, что я видел на классе, не соответствовало общему высокому уровню Prix de Lausanne.

Наша особенность в том, что мы являемся главным оплотом классического танца в мире, хранителями тех законов, которые завещали нам предки. Потому что у классического танца есть очень чёткие закономерности – куда должны идти руки, в какой последовательности поворачивается голова, где ноги, какая координация, какой музыкальный расклад движений… Поэтому в тех уроках, которые будут даваться во время конкурса, педагоги будут очень чётко всё это показывать, и будет сразу видно – владеет участник «грамотой» или нет.

Вторая особенность – те вариации, которые мы попросили станцевать… Вот мне, например, очень нравится в Лозанне правило, что надо танцевать под одинаковую музыку с одинаковым темпом – они рассылают её всем, всех ставят в этом плане в одинаковые условия. Мы пошли на уступку в части темпа, но в части порядка движений – нет. Всё-таки мы находимся в Санкт-Петербурге, где Мариинский театр – главный в России по классическому танцу. Все балеты классического репертуара так или иначе поставлены именно здесь. И потому мы ориентировали всех участников на точное выполнение хореографического текста. Это тоже очень важно. Я знаю, многие были недовольны тем, что репертуар ограничен, но мы постарались в него внести только те вариации, авторство которых мы можем указать и можем точно гарантировать порядок.

По каким критериям определяются победители Vaganova-PRIX?

Я не состою в жюри и не могу ответить на этот вопрос. Жюри у нас очень компетентное, в нём главы ведущих в мире школ, большие профессионалы. Возглавляет жюри последняя ученицы Агриппины Яковлевны Вагановой – Ирина Колпакова. Я думаю, они будут, прежде всего, руководствоваться выучкой ребят. Я не сомневаюсь в этом.

По правилам Vaganova-PRIX конкурс проходит как класс Академии Вагановой, а затем – в классических вариациях. На сегодняшний день, только в России сохранился классический танец на должном уровне. Как русский балет будет справляться с давлением современной хореографии из-за рубежа?

Это разный репертуар. Мы должны исполнять и то, и другое. Но в России как был главным классический балет, так он им и остаётся. И все хотят видеть «Лебединое озеро». Поставьте у нас рядом два театра и сделайте конкурс – в одном показывайте «Лебединое озеро», а в другом – всю современную хореографию. У вас всегда будет Sold out (всё продано) на «Лебедином», в отличие от современного балета. Это еще сказал Баланчин – для того, чтобы балет имел кассовый успех, надо его назвать «Лебединое озеро».

Со времён распада СССР как политика относилась к роли балета в русском обществе?

В русском обществе балет был всегда доминирующим искусством, привилегированным зрелищем экстра-класса. По сей день так и остаётся.

Недавно вы упрекали молодого учащегося Академии Вагановой в отсутствии культурного образования. Что бы вы хотели вложить в нынешних учащихся Академии? Не могли бы вы рассказать, как менялось преподавание балета со времён создания Академии Вагановой и по сегодняшний день?

Ничего особенно не поменялось – мы как преподавали, так и преподаём. Просто у меня большие требования к светскому образованию. Учащиеся Академии должны хорошо знать литературу, музыкальную литературу, должны очень хорошо знать историю балета, потому что это нужно для профессии. А если артисты направо и налево раздают интервью, что им не интересен сюжет, что им безразлично музыкальное сопровождение и то, о чём вообще этот спектакль, – это свидетельствует об очень низкой культуре не только самих артистов, но и тех людей, которые считают возможным смотреть на таких исполнителей.

Современное общество больше склоняется в сторону свободы личности и меньшего влияния авторитетов, во всяком случае, на Западе. Может ли это нанести угрозу балету ХХI века?

Если человек хочет развиваться, он будет развиваться, если не хочет – то не будет. И заставить никого невозможно.

Кто, на ваш взгляд, самые яркие представители русского балета – сегодня и в прошлом?

Сегодня – Светлана Захарова, я думаю, нет «круче» балерины в нашей стране. А из прошлого… Если я начну перечислять, то не хватит журнала (смеётся).

Большой театр уже привлёк и продолжает привлекать много выпускников Академии Вагановой. Почему Мариинский театр перестал быть золотым стандартом для учеников Академии? И что должно быть сделано, чтобы задерживать таланты в Санкт-Петербурге?

Прежде всего, столица у нас – Москва, и Большой театр в Москве – это главный театр страны. Поэтому он самый привлекательный для всех, независимо от того, где бы артисты ни учились. У нас в стране демократическое общество и свобода выбора. Никто не может заставить кого-то остаться в том или ином городе, театре. Я никогда не даю советов в этом, стараюсь не вмешиваться в личный выбор. Но мне жаль, когда кто-то из наших выпускников, россиян, уезжает из страны. Мне кажется, русская театральная культура, а тем более – балетная, намного богаче западной, и я сам никогда не уехал бы.

Источник: DANSE, ноябрь 2016 г.

А. КАШТАНОВА: У вас уже три года на посту ректора Академии русского балета имени Вагановой. 

Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Уже истекают.

А.К.: Да. Что можете назвать главным итогом работы за этот промежуток?

Н.Ц.: Не знаю, я так не могу судить. Это о себе говорить… Я могу одно сказать точно: мне не стыдно ни за один спектакль, который мы сделали, мне не стыдно ни за один выпуск, который прошёл за это время, хотя материал был очень разный и, к сожалению, не всегда такой блистательный, как бы хотелось. Но все очень достойно были выпущены, все очень достойно устроились на работу, и их сегодняшние успехи уже в театре свидетельствуют о том, что всё было очень и очень прилично. Что важно отметить, очень сложно, если говорить о ректорской должности, помимо, конечно, образования, ты ещё и отвечаешь за хозяйство, за быт, бог знает за что. Здание действительно огромное, здесь не только учатся, но и живут. Здесь очень важно исправить многие вещи, которые, к сожалению, по сегодняшним нормам уже кажутся дикостью, потому что жизнь в современном здании совсем другая. Что касается интерната, очень много изменений, очень многие люди нам помогают, и я очень за это благодарен, потому что они помогают действительно уникальному детищу российской культуры. Вообще, в принципе, если мы будем с вами вести нити, то всё, что происходит в российской культуре, так или иначе в музыкальном жанре будет вести на улицу Зодчего Росси.

А.К.: Говорили о том, что вы ввели строгие правила: нужно ходить по коридорам только в балетных туфлях.

Н.Ц.: Не ходить, наоборот.

А.К.: Наоборот нельзя, да? То есть вы такой строгий преподаватель, можно так сказать?

Н.Ц.: Я не строгий преподаватель, просто я очень люблю свою профессию. Мой педагог нам с детства внушал, что в свой хлеб не плюют. А балет — это наш хлеб. Мы не имеем права к нему халатно относиться. Вообще, к сожалению, первое, с чего я начинал, — это с дисциплины. Её просто не было. Её не было ни хорошей, ни плохой — её просто не было никакой, начиная с внешнего вида и до того, как они себя вели, и так далее. Мне это непонятно, потому что я вырос в очень чётких условиях. Демократия — это прекрасный строй, но, к сожалению, помимо свободы всегда есть ответственность. Эта ответственность должна быть воспитана с детства.

А.К.: И вам удалось всех построить?

Н.Ц.: Я не считаю, что мне удалось всех построить. Мне удалось призвать. А дальше уже те, кто не подчиняются правилам, те, соответственно, не могут здесь находиться. Правила школы написаны давно, ещё в XVII веке, надо просто их иногда читать, только и всего.

А.К.: Недавно открылся филиал во Владивостоке. Может быть, уже есть какие-то планы у Вагановки ещё где-то открыть филиал?

Н.Ц.: Во-первых, мы ничего не можем сами сделать, потому что учредителем нашего заведения является Министерство культуры. Это оно принимает решение о том, чтобы что-либо где-то открылось. В данной ситуации с Владивостоком это было прямое поручение президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина, и Министерство культуры с Министерством образования предложили огромное количество субсидий для того, чтобы это состоялось. Сегодня всё правительство Российской Федерации держит под контролем, потому что это огромные средства: надо сделать ремонт зданий, надо всю инфраструктуру выстроить с нуля. Это не так уж просто. Если опять-таки правительство примет решение ещё где-то открывать филиал, то будем уже там работать.

А.К.: Это такая нагрузка всё-таки, да?

Н.Ц.: Это колоссальная нагрузка, и я очень рад, что во Владивостоке оказались наши коллеги, которые согласились этим заниматься. Это совершенно непросто, потому что это очень большая нагрузка. Но пока у нас детей не очень много. Со временем, конечно, их будет становиться всё больше и больше.

Полная версия интервью (аудио)

Источник: Life.ru, 25 октября 2016 г.
Фото: © РИА Новости/Игорь Руссак

Николай Цискаридзе, артист балета, педагог

Когда я был ещё ребёнком и только-только стал выезжать на зарубежные гастроли, то абсолютно чётко ощущал, что представляю страну, которую сильно уважают. Это было очень заметно... 

Что нужно сделать, чтобы вернуть величие русской культуры? Конечно, начинать надо с образования. Но воспитывать любовь к культуре в детях следует творчески, отыскивая новые пути и способы. Поскольку последние годы я работаю в образовательной сфере, то вижу, на чём растут современные дети, и меня это расстраивает. Они не знают зачастую ни одного русского классического произведения! 

Лично я пытаюсь внести свой маленький вклад в возрождение величия русской культуры. На днях я вручал нашим студентам дипломы в Екатерининском дворце. Это был бал.

Я сделал это для того, чтобы закрепить в них понимание того, что они учились в исключительном заведении, в стране, где до сих пор дают лучшее балетно-хореографическое образование в мире. Только не нужно это делать, разрывая на себе майку и выкрикивая патриотические лозунги. Нужно спокойно, обстоятельно, увлекательно объяснять, в чём величие русской культуры, как его возродить, сохранить. Вот такими маленькими, пусть не всегда очевидными шагами у детей воспитывается понимание того, что они должны беречь, любить и уважать свою Родину. 

Источник: Еженедельник "Аргументы и Факты" № 27 06 июля 2016 г.

Сегодня на сцене Кремлевского Дворца съездов состоится выпускной спектакль Академии балета имени Вагановой, который только что с феерическим успехом прошел в Мариинском театре Петербурга. Ее ректор с трехлетним стажем Николай Цискаридзе второй год подряд предъявляет Москве достижения своих выпускников, где все по-взрослому — декорации, костюмы — на высшем уровне. Но, по сути, это его собственный отчет о работе.

О дисциплине, кордебалете, реформах в Вагановском, о пользе чтения архивов, а также о Большом театре и Павле Дмитриченко, отпущенном на свободу, обозреватель «МК» поговорил с ректором и народным артистом РФ Николаем Цискаридзе как раз накануне приезда его школы из Петербурга в Москву.

 «Я против пляшущих и дергающихся человечков на сцене»

— В этом году у нас совсем другая программа, другой состав детей — это же не постоянная труппа, а школа, — говорит Николай. — В программу выпускного спектакля я включил произведения, которые очень давно не исполнялись школой и на сцене Мариинского театра. В этом году мы восстановили «Польский бал» из оперы «Иван Сусанин» — хореографический шедевр Лопухова и Кореня, наших легендарных выпускников. Он тридцать лет не шел, а наш профессор Ирина Генслер (в свое время примадонна Мариинки) потратила много времени со мной на то, чтобы воссоздать «Польский бал». Дальше я сделал сюиту из танцев «Руслана и Людмилы» (в следующем году этому шедевру будет сто лет). Премьера последней работы Фокина в России состоялась после революции, я скомпоновал комбинации Фокина, и, таким образом, Глинке мы посвятили весь первый акт. Не надо забывать, что в те времена балет часто исполнялся в операх, и это не были какие-то танцы, а шел полноценный балетный акт.

Во втором акте мы покажем «Болеро» Брониславы Нижинской — первую версию спектакля 1928 года, когда Морис Равель написал музыку по заказу Иды Рубинштейн. Бенуа нарисовал эскизы декораций и костюмов, а Нижинская поставила. Никогда этот балет не показывался в Петербурге, тем более в Мариинском, на сцене которого Нижинская танцевала. Мне хотелось, чтобы мы как-то вспомнили эту выдающуюся выпускницу академии и хореографа с мировым именем, совершенно незаслуженно забытую. И к тому же все знают бежаровское «Болеро», в котором солист исполняет танец на столе. Но дело в том, что стол придумал не Бежар, а Нижинская для Иды Рубинштейн: Бежар всего-навсего позаимствовал идею и сделал свою версию. Так что все дороги ведут на улицу зодчего Росси.

Ну, а в третьем акте у нас будет балет «Фея кукол» (музыка Йозефа Байера со вставными номерами на музыку Чайковского, Дриго и Пуни). Я взял «Фею кукол» по нескольким причинам: во-первых, балет изначально ставился для Эрмитажного театра, у которого в этом году юбилей. В то время балет так понравился семье Николая II, что он решил впервые своих детей вывести в Мариинский театр на балет. И буквально за месяц этот небольшой спектакль переделали для большой сцены Мариинки, чтобы великие княжны пришли на балет вместе с мамой и папой. Во-вторых, «Фея кукол» стала первой работой Льва Бакста, 150-летие которого отмечает весь мир. Я очень люблю этого художника, много работал в костюмах по его эскизам, и мне очень хотелось, чтобы дети понимали, что «Сусанина» они танцуют в костюмах Федоровского, а «Руслан и Людмила» идет в костюмах по эскизам Коровина и Головина. Что «Болеро» — это Бенуа, а «Фея кукол» — Бакст. Я приглашал специалистов, которые читали детям лекции по каждому произведению, поэтому они хорошо подготовлены.

И для меня это очень важная подготовка артистов, потому что я против пляшущих и дергающихся человечков на сцене, против бездумных концертов, которые демонстрируют непонятно что на фоне бесцветного задника. Я считаю, что наша школа в XXI веке должна растить артистов, которые умеют делать роль и знают, о чем они танцуют. Русский театр всегда был ценен, прежде всего не только серьезнейшим подходом к профессии, но и тем, что существовали законы амплуа, что в последние годы пытаются размыть и уничтожить. Я сам амплуа не нарушал и пытаюсь с малолетства приучить всех, что исключительно по амплуа они должны выходить на сцену.

Мне очень понравилась фраза Владимира Мединского, когда он меня представлял коллективу академии: «Мне хотелось, — сказал он, — чтобы диплом Вагановки был так же ценен, как диплом Оксфорда или Гарварда». Я бывал в Оксфорде, Гарварде на экскурсиях и много времени посвятил изучению того, как там идет образовательный процесс. И я всегда думал, что если бы мне удалось в нашу систему внедрить их опыт… Вот я потихоньку это и делаю. Сегодня дети далеко ушли в киберпространство, хорошо осведомлены благодаря Википедии. Поэтому каждый раз я стараюсь объяснить им законы спектакля: по каким причинам что-то происходит, что создатели жили в другом веке и т.д.

«Я не критикую Большой. Я просто хочу сесть и получить удовольствие, посмотрев спектакль»

— Ты ректорствуешь три года, и у тебя это третий выпуск. О каких выводах уже можно говорить?

— Мне обидно, что поломана система взаимодействия школы с театром на момент выпуска из академии. В школе карьеру не делают — в ней учат, чтобы карьера делалась в театре. И когда мы выходим из школы, полностью обнуляем свои успехи. Так вот, мне хотелось бы восстановить эту систему: когда Юрий Григорович с детства знал всех детей, которых он будет брать в театр и делать одного солистом, другого — характерным, а кого-то просто готовить для кордебалета. А кордебалет был везде ровный, потому что он был подготовлен одной школой, одними педагогами, и в этом была сильная преемственность. Вот это сейчас разрушено. Труппы выглядят как лоскутное одеяло — нет ровности, потому что ее нет с детства.

Я полюбил балет только потому, что это было прекрасно, когда любой спектакль был действительно произведением искусства. Поэтому, когда я говорю о кордебалете, я очень хорошо помню, что все артисты были хорошо подобраны по росту. И в Большом, в труппу которого я вошел, были четкие амплуа: одни танцевали только в пачке, а другие никогда в пачку не становились, потому что у них были несовершенные ноги, как считалось тогда. Были юноши, только стоявшие с пиками, а были юноши, танцевавшие только в трико на первой линии кордебалета. Это была каста; а сейчас все танцуют всё — и смотреть на это нельзя.

— А что бы ты хотел видеть сегодня в балете?

— Я хочу качества. Когда Большой театр на весь мир транслирует свои спектакли, я невольно их смотрю — там танцуют и мои ученики, и коллеги. И каждый раз я понимаю, что это не разовое выступление, но вижу, что эти артисты не могут стоять даже рядом, а мы показываем это на весь мир. Я не критикую, я хочу сесть и получить удовольствие, посмотрев спектакль, на который тратятся огромные деньги. А как руководитель я понимаю, как тратятся деньги, что почем, я сам участвую в создании спектаклей.

«Все знают, что в любой момент я могу войти в интернат и проверить, как застелена кровать»

— Но вернемся все-таки к Вагановской академии. Что ты хочешь изменить как человек, склонный к радикальным высказываниям и действиям?

— В моих высказываниях нет ничего радикального — в них только логика и ответственность. Когда я выяснил, что до моего прихода, после смерти Константина Михайловича Сергеева (выдающийся танцовщик и руководитель школы Вагановой. — М.Р.), не было ни одного методического совещания, я был крайне удивлен. Потому что наша академия — главная цитадель по диктату классического танца всему миру. Я стал ходить по классам и понял, что один педагог так показывает движения, а другой — по-другому. «Меня так учили», — говорил мне педагог. «Что значит учили? — спросил я. — Есть правила Вагановой». Я тут же переиздал ее книгу и подарил каждому. Знаешь, в 1942-м Ваганова и Тарасов, который руководил московской школой, великий педагог, объединились и сняли фильм по школе классического танца, где показывают, как надо делать каждое движение. Там сняты маленькие Плисецкая, Стручкова. А ведь фильм снимался во время войны, когда никто не знал, что будет завтра. А люди занимались балетом. Мы сейчас живем в другом режиме, но законы танца должны быть четко исполняемы.

Ты спрашиваешь, что я изменил. Тебе каждый здесь может сказать, что строгой стала дисциплина. Мне еще не до конца удалось сделать так, чтобы в мое отсутствие она соблюдалась, но… все знают, что в любой момент я могу войти в интернат и проверить, как застелена кровать. И каждый человек, который не соблюдает нормы общественного порядка, мной будет отчитан. Все двоечники по любому предмету пересдают лично мне.

— Ты как знаток дореволюционного образования случайно карцер не завел в академии?

— Нет, не завел, это запрещено законодательством. Но в принципе каждый ребенок должен с детства понять, что есть нормы и их надо соблюдать. Они пришли ко мне и сказали: «Хотим играть в футбол во дворе». Пожалуйста — я купил им мячи, еще и сетку для баскетбола повесил, но сказал: «Разобьете окно…»

— А если сломают ногу? Стекло важнее?

— Главное, чтобы они были во дворе и под присмотром. Я тоже был ребенком, и сколько мне ни говорили «не бегай», я бегал. Но лучше им дать возможность бегать под твоим присмотром, чем они это будут делать втихаря.

— Не пойму, ученики тебя любят или боятся?

— Ну, откуда я могу это знать… К нам в гости приезжал кукольный театр «Тень» из Москвы, и его директор Майя Краснопольская стала ребят пытать: «Ну, как Николай Максимович, орет?» — «Нет, не орет». — «Вы боитесь его?» — «Не, не боимся». Он, типа, добрый. А один мальчик сказал: «Страшно, когда он шутит». Язык у меня, знаешь сама, острый, и если я шучу, то... короче, лучше не заводить меня.

— А мне они сказали, что ты хочешь построить бассейн. Правда?

— Дело в том, что в спектаклях Мариинского театра наши дети участвовали всегда: в операх, в балетах — танцуют по 20 с лишним спектаклей в месяц (Мариинский платит за каждого участника школе). И Валерий Абессалович Гергиев предоставляет ребятам все возможности для комфортной работы, но нагрузки у них все равно колоссальные, так что плавание для них очень полезно, особенно когда дети растут и формируются. Ведь артистам балета нельзя бегать, если поднимать штангу, то только с определенного возраста.

— Прости, а партнерша — это не тяжесть?

— Поднимать «живой» вес и «мертвый» — это разные вещи. Была знаменитая история, когда наш великий штангист (не помню его фамилию) не смог поднять самую легкую балерину в мире — Екатерину Максимову. Я, наверное, не подниму 50 килограммов, а на одной руке носил балерину такого веса спокойно. Так что бассейн будет у нас там, где котельная. Она давно не работает, и я хочу ее переоборудовать в такой спортивный комплекс, чтобы дети вечерами могли плавать и у них была возможность для реабилитации. В этом году здесь проживали 195 русских и 45 иностранцев.

— Мода на обучение балету стабильная или волнами? Сколько в этом году человек на место?

— Про этот год могу сказать только в августе, а вот в прошлом мы приняли 60 человек, просмотрев 1800. А в этом только за сутки прошло около трехсот. Интерес к балету идет волнами: в этом году впервые за последние 25 лет пришли 36 мальчиков. Никогда не было такого количества мальчиков, и меня это очень радует, потому что после развала Советского Союза просела цифра по приему парней. Не надо забывать, что театральные выпускники, консерваторские и, главное, балетные — главный экспорт нашей страны. Заметь, единственные дипломы, подтверждения которых не требуют на Западе, — это из сферы культуры, а все остальные дипломы люди обязаны подтверждать.

«Не надо забывать, что пострадавший и Паша Дмитриченко были в хороших отношениях»

— Не могу не спросить про судьбу Павла Дмитриченко, в 2013-м обвиненного в покушении на Сергея Филина и месяц назад вышедшего на свободу.

— Я Пашу очень уважаю и очень хорошо к нему отношусь. И не раз говорил, в том числе на суде, что не верил и по сей день не верю в его виновность. Да, он вышел, мы виделись, и мое отношение к нему ни на йоту не изменилось.

— Он приезжал к тебе в Питер?

— Нет, я был в Москве, мы встретились. Он изъявил желание продолжить танцевальную карьеру. Я поддержал его в этом и посоветовал идти учиться, а он сказал, что уже учится.

— Но насколько для него реально возвращение в профессию? Ведь за три года потеряна форма. Да что три года — неделю артист не постоит у станка… сам знаешь, чем кончится дело.

— Он говорит, что занимался. И потом, может быть, он не будет классическим танцовщиком, в его репертуаре были замечательные характерные роли.

— Поскольку Павел Дмитриченко был судим, у него есть шанс поступить в серьезный театр или клеймо «сидельца» не позволит?

— Он по закону не имеет права занимать посты в госучреждениях, связанных с работой с детьми. А в остальных же он может все делать. Почему нет? Самое неприятное для меня в этой ситуации, что никого не интересует желание зрителей. Зритель высказывался, чтобы я не уходил из Большого — кто-нибудь на это обратил внимание? То же самое и с Пашей… У него огромное количество поклонников, и эти люди хотят его видеть в спектаклях Большого. А уж будет он в них участвовать или нет, это зависит от руководства. Если он возьмется за дело с умом, у него есть и возможности, и потенциал.

— А ты готов ему помогать?

— А как я могу ему помочь? Я работаю в другом городе и могу сказать только «Паша, держись». Если понадобится какая-то моя репетиторская помощь, то пожалуйста.

— Скажем, если потребуется твоя рекомендация, письменная?

— Конечно, я же с открытым забралом шел на суд над Павлом, ни от кого ничего не скрывал.

— Все-таки тяжелая судьба у парня. От него даже девушка ушла, из-за которой будто бы все произошло?

— Еще раз повторяю: никакого отношения к девушке эта ситуация не имела. Не надо забывать, что пострадавший и Паша были в хороших отношениях. Остальное — журналистские выдумки.

— Но она же его не дождалась.

— А почему она должна была его дожидаться, если он женился за год до того, как она вышла замуж? Они разошлись до всей этой заварухи. Не надо путать вилки и бутылки. Это Фигаро у Бомарше говорит: «Я гораздо лучше своей репутации». Как освещалась вся ситуация трехлетней давности в Большом театре — не все как было на самом деле.

«Я ни разу не сказал: «Мединский очень хороший или очень плохой»

— Ты один из немногих, кто вступается за министра культуры. Должность обязывает?

— Я не заступаюсь, я каждый раз говорю: «Господа, давайте посмотрим, что сделано. Есть статистика, элементарные цифры: что сделали за последний год, а что было за год до этого, а еще — за десять лет».

Вот я обожаю историю. Один мемуары написал так, а другой иначе. Люблю того и другого, но беру бумажку и читаю: ни того, ни другого в этом месте не было. В какой-то момент своей жизни я стал читать, что написано в архивных документах Большого театра. Если почитать хроники собраний, то шок. Первый такой шок у меня был, когда я прочитал протокол собрания по увольнению Вагановой из Мариинки. Кто был ее обличителями? Ее же ученицы (шел 37-й год, людей сажали или просто расстреливали), которые говорили такие вещи!!!… Но, прочитав документы, я теперь точно знаю, что спасла ее Марина Тимофеевна Семенова, которая была примадонной страны. И что только одна ученица Вагановой из всех — Наталья Дудинская — на этом собрании защищала своего педагога.

Или я увидел документы, как увольняли Мариса Лиепу, а потом Григоровича, а потом других, — фамилии обличителей не изменились. Им абсолютно все равно, кого восхвалять, а кого ругать, и они по сей день служат. Я ни разу не сказал: «Мединский очень хороший» или «Мединский очень плохой». Я просто призываю посмотреть статистику. Или недавно я был в США, и один мой знакомый, с которым я много лет поддерживал отношения, написал мне, что поскольку я поддержал Крым, то он со мной не хочет разговаривать. Мне стало так смешно. Ко мне подходили многие люди, и я им говорил: «Если вы мне зададите конкретный вопрос по этому письму, я могу вам ответить». Но ни один человек не мог задать его, потому что никто письма этого не читал. Все прочитали фамилии подписантов и их прокляли.

— Последний вопрос. У тебя срок ректорства заканчивается в 2019-м. Если тебя не переизберут, ты готов открыть частную школу?

— Никогда. Я это говорил еще до назначения и сейчас повторю: никогда! Это зарабатывание денег, а оно ко мне не имеет отношения. Я всю жизнь служил в государственном учреждении. И я прекрасно понимаю, что если я хочу вырастить артистов балета, я должен их учить в государственном учебном заведении. Мне гораздо интереснее служить своему делу. Служить бы рад, прислуживаться тошно.

Текст: Марина Райкина
Источник: "МК", 22 июня 2016 г.